МАКАРЕНКО И ВЛАСТЬ

Гётц Хиллиг, макаренковед, Германия

Уважаемые сотрудники и друзья!

По теме моего доклада «Макаренко и власть» мне была заказана статья для обнародования в московском журнале «Педагогика». Уже сегодня я с удовольствием хочу вас познакомить с некоторыми итогами моих «думок».

Поскольку А.С. Макаренко считался «выдающимся советским педагогом», не только на его родине, но и у нас на Западе, из этого следовало то, что он, несомненно, должен был быть коммунистом. Однако Макаренко, как известно, не являлся членом компартии и сам называл себя «беспартийным большевиком», что никогда не ставилось под сомнение. Самокритично хочу сказать: я сам, в своих ранних статьях, немножко наивно писал о «сближении педагога-писателя с коммунистической идеологией» и полагал, что это, вероятно, относилось к периоду второй половины 20-х годов.

Первые биографы педагога-писателя деятельно копались в макаренковедческой почве, пытаясь найти доказательства, что Антон Семёнович ещё с молодых лет симпатизировал большевикам. Так, Е.З. Балабанович с удовольствием цитирует воспоминания начальника народного учителя Макаренко в Крюковском и Долинском железнодорожных училищах М.Г. Компанцева. Было бы правильнее сказать, что речь идёт о необнародованном дополнении к его воспоминаниям, которые уже раньше вышли из печати. Лишь пять лет спустя Компанцев вспоминает о том потрясающем факте, что он и Макаренко в 1905 году, накануне революции, «выписали себе… большевистскую легальную газету «Новая жизнь» и были её внимательными читателями». Однако данный петербургский печатный орган имел возможность выходить в свет лишь в течение пяти недель – до запрета цензурой.

Новый взгляд на политические убеждения молодого Макаренко помог открыть его брат Виталий Семёнович. Во время нашей последней встречи во Франции в 1983 году, за несколько недель до его смерти, он мне достоверно засвидетельствовал о том, что приблизительно в 1906-1907 годах Антон Семёнович являлся кандидатом в члены партии социалистов-революционеров (эсеров) – факт, который он скрыл от семьи и открыл брату лишь в 1913 году. (В своей программе эсеры опирались не только на рабочих, учащихся и студентов, но и на провинциальную интеллигенцию, в том числе учителей.) Однако Виталий Семёнович уже раньше знал о принадлежности брата к эсерам: он был свидетелем обыска, проводимого тремя жандармами в комнате Антона, в ходе которого ему предусмотрительно удалось спрятать экземпляр партийной программы, вложенного братом в одну из его книг, где значилось: «Для кандидата партии Антона Семёновича Макаренко». Из этого можно заключить, что молодой Макаренко по своим убеждениям действительно был социалистом, однако не марксистского толка.

Известное высказывание Макаренко в статье «Максим Горький в моей жизни» (1936): «…после Октября передо мной открылись невиданные перспективы…», ленинградский литературовед Н.А. Морозова восприняла как исторический факт и уточнила, таким образом, что педагог в 1917 году «восторженно встречает Великую Октябрьскую социалистическую революцию». Данное высказывание позднее цитировалось целым поколением советских макаренковедов, которые, тем самым, получали солидный отправной пункт для своих «научных» размышлений о большевизме Макаренко. Морозова и её последователи в России, будучи не в курсе исторической обстановки на Украине, не обратили внимание на то, что Советская власть там «окончательно» установилась не в ноябре 1917 г., а лишь в декабре 1919 г.

В сентябре того же 1919 года (при деникинцах) Макаренко, как известно, после многолетней деятельности в железнодорожных училищах перешёл в систему наробраза и руководил одной из начальных школ губернского города Полтавы. На этом посту он, как ответственный педагог, оставался до конца учебного года, то есть и при большевиках. В данный переходный период, в ноябре 1919 г., за три недели до «освобождения» города частями Красной армии, состоялась последняя встреча братьев Макаренко. Виталий Семёнович – в форме офицера Добровольческой армии – тогда же собирался отбывать в Крым. Для Антона Семёновича, хорошо ощущавшего дух времени, это было сигналом к перемене общественно-политического устройства.

Осознав, что новое руководство открыло перед ним неожиданные возможности для воплощения его организационных способностей, а также участия во властных структурах, руководитель начальной школы довольно быстро перешёл на сторону правящих большевиков. Как видно из сообщения местной газеты «Радяньска влада» (Власть Советов), 7 марта 1920 г. «Макаренко (беспартийный)» был избран членом первого состава Полтавского совета солдатских и рабочих депутатов. О таком участии педагога в системе новой власти до сих пор вообще ничего не было известно. Как кандидат «Союза учителей», Макаренко получил мандат одного из четырёх его представителей. По количеству голосов он занял третье место среди этих просветителей (после меньшевика и ещё одного «беспартийного»). Архивные материалы о деятельности первого состава Полтавского горсовета ещё не удалось найти, но я обнаружил документы перевыборов совета (конец ноября – начало декабря 1920 г.). В том числе есть список с фамилиями 863 кандидатов, среди них и Макаренко с такими данными: «беспарт., Союз Наркульт, Освита (т.е. секция «Просвещение»)» и его характерной подписью. Захватывающий сюжет: сразу же после окончания предвыборной кампании, утверждённый член горсовета, заведующий Полтавской колонии для несовершеннолетних правонарушителей отбирает пятерых первых колонистов для своего учреждения. Так начинается новая жизнь Макаренко-воспитателя.

В личном архиве педагога-писателя находится «Мандат» на украинском языке от 15 апреля 1921 г., который подтверждает, что «тов. Макаренко в действительности является членом Совета Рабочих и Красноармейских Депутатов г. Полтавы, делегированным от союза «Наркульт». Тов. Макаренко значится в секции Просвещения». О данном документе впервые вспоминает Морозова, однако, ошибочно делая вывод, что именно в этот день педагог «избирается членом Совета рабочих и красноармейских депутатов Полтавы».

Сам Макаренко в своих анкетах лишь один раз, а именно в связи с началом его работы в отделе трудколонии НКВД УССР в 1935 году, упоминает о членстве в Полтавском горсовете, однако датирует его 1923 годом. Возникает вопрос: почему он умалчивает о деятельности в данном органе с момента его основания – до конца 1921 или начала 1922 г.? По всей вероятности это связано с тем, что Полтава тогда считалась оплотом меньшевиков, с убеждениями которых Макаренко находился в более тесном согласии, нежели с воззрениями большевиков. Эсеры в Советской России уже в 1918 году были отлучены от государственной власти, а лидеры меньшевиков ещё весной 1921 г. широко принуждались к отъезду из страны. Для Макаренко этого было больше чем достаточно, чтобы сознательно умолчать не только о своей принадлежности к эсерам, но также и о деятельности в качестве «местного политика». Один факт эмиграции брата-белогвардейца уже являлся очевидным тяжким бременем для обычного советского гражданина.

Позволю себе сделать критическое замечание: поскольку педагог-писатель никогда не упоминал о своём участии, а именно с самого начала, в деятельности органов новой власти, этот факт не привлекал внимания моих советских и постсоветских коллег, которые вообще не проводили никаких исторических исследований, а опирались лишь на то, что классик сам объявлял в различных автобиографических документах.

Меньше чем через год спустя после опыта участия во власти, в заявлении на учёбу в Центральный институт организаторов народного просвещения им. Е.А. Литкенса в Москве, Макаренко описывает свои знания «в области политической экономии и истории социализма». В связи с этим он отмечает – но в советском макаренковедении это высказывание полностью ни разу не обнародовалось, поэтому я цитирую дословно: «По политическим убеждениям – беспартийный. Считаю социализм возможным в самых прекрасных формах человеческого общежития, но полагаю, что, пока под социологию не подведён крепкий фундамент научной психологии, в особенности психологии коллективной, научная разработка социалистических форм невозможна, а без научного обоснования невозможен совершенный социализм». Без сомнения, здесь речь идёт не о большевистском направлении социализма, строительство которого тогда уже началось.

В последующем Макаренко сосредотачивает своё внимание на воспитательной работе в колонии им. М. Горького, которую – в течение первых пяти лет – можно назвать «непартийной педагогической провинцией». Так, центральный печатный орган КП(б)У – газета «Коммунист» – в сентябре 1925 г., т.е. сразу же после «политической инструментализации» данного учреждения, писал: «Одним из недостатков колонии было отсутствие в составе администрации и преподавательского персонала – коммунистов и комсомольцев». Позднее, уже в Куряже, Макаренко принял на работу одного бывшего кандидата ВКП(б), который, после короткого партийного стажа, «механически выбыл» оттуда ещё в 1921 году. Имя этого соратника и последователя макаренковского дела вам хорошо известно – Виктор Николаевич Терский.

В связи с непартийной направленности колонии им. М. Горького необходимо подчеркнуть намеренное нежелание заведующего устраивать в его учреждении какие-либо политические общества, будь-то комсомольская ячейка или пионерский отряд. Данное условие он официально обосновывал своим стремлением сохранить целостность коллектива воспитанников. Так, в одной из анкет в начале 1923 г. педагог писал: «Колония живёт настолько тесной общиной, что в организации особых общественных форм надобности не встречается». А в сообщении о колонии, написанном Маро-Левитиной летом 1924 г., говорится: «Пед. коллектив (т.е. Макаренко!) считает невозможным ввести особую ячейку в колонию, чтобы не дробить ребят; но неформально все ребята считают себя комсомольцами». Год спустя, как известно, ЦК комсомола Украины, по требованию Наркомпроса, направил в колонию комсомольца Л.Т. Коваль в качестве политрука, т.е. заместителя, а также наблюдателя чересчур самовольного заведующего. Через четыре года то же самое случается и в коммуне им. Ф.Э. Дзержинского, куда ГПУ УССР посылает чекиста Р.О. Барбарова политруководителем, что вынуждает Макаренко – «человека беспартийного и не состоящего сотрудником ГПУ», как тогда же он себя характеризует – ехать в Москву в поисках нового места работы.

При всём таком «антипартийном поведении», педагог хорошо осознавал необходимость иногда идти на соглашения, не только в отношении вопроса «комсомолизации» колонии. Так, когда ему стало известно о показательном заочном суде в Харькове над эмигрантом Горьким (в феврале 1923 г.), которого советская и иностранная печать обвинили в антисемитизме, Макаренко (летом того же года) временно отказался назвать свою колонию именем М. Горького. Перевод её, как опытно-показательного учреждения, на госбюджет осенью 1923 года побудил Макаренко «русского» переменить своё гражданство на украинское, что, без всякого сомнения, представлялось более соответственным для его нового положения – заведующего одной из двух трудколоний Наркомпроса УССР, т.е. учреждения республиканского значения. В итоге этого, «завкол», родной язык которого, как известно, являлся русским, с лета 1924 года был вынужден вести делопроизводство своего учреждения, а именно до его переведения в Куряж, исключительно на чуждой ему «рiдной мове».

Отношения с советской действительностью уже скоро для педагога оказалось сложными. Дела обстояли не так просто с начала большой любви к красивой женщине, к тому же «партийной» – Галине Стахиевне Салько, которая сразу же после октябрьского переворота, а именно в декабре 1917 г., совместно с первым мужем присоединилась к КП(б)У. Начало отношений Макаренко с ней пришлось на период внутрипартийной борьбы вокруг будущего курса хозяйственной политики в СССР (осень 1927 г.). Как известно, после исключения Троцкого и Зиновьева из политбюро и ЦК ВКП(б) Бухарин и Сталин остались ведущими деятелями в руководстве партии и страны. Неслучайно «завкол» Макаренко – совместно с секретарём фракции КП(б)У куряжской колонии Л.Т. Коваль и другими представителями её руководства – в феврале 1928 г. обращается к Бухарину – члену всесоюзной комиссии по приёму возвращающегося на родину «пролетарского писателя», с просьбой выделить колонии дополнительно хотя бы 30 000 рублей, обосновывая своё обращение следующим образом: «В нашей нищете принять Горького нам неловко…». В подлиннике этого письма, который хранится в бывшем архиве Октябрьской революции и социалистического строительства УССР в Киеве, фамилия Бухарина стёрта, но чешский макаренковед Либор Пеха, наш покойный друг, познакомившись с архивным документом ещё в 60-х годах, смог прочитать его.

А 27-28 сентября 1928 г. Макаренко, работая над «Педагогической поэмой», в письме к любимой женщине, которая в то время проходила обследование в туберкулезной клинике, подчёркивал: «Совершенно уверен и в том, что верх будет на нашей стороне. Сейчас много читаю Бухарина и Сталина и прямо в восторг прихожу. Они тоже на нашей стороне». Что же конкретно Макаренко тогда читал, пока не известно. Однако во время VI конгресса Коминтерна (17 июля – 1 сентября 1928 г.) председатель исполкома Бухарин выступил шесть раз, и с его речами можно было ознакомиться на страницах «Правды» и других партийных газет, в то время как публикаций Сталина в центральной печати почти не было. Не удивляет тот факт, что в советском макаренковедении вышеприведённая фраза из письма педагога-писателя, которая свидетельствует о его идейной близости к «верхушке», цитировалась лишь один раз (у Балабановича) и без упоминания Бухарина, а именно так: «Много читаю Сталина и прямо в восторг. Он тоже на нашей стороне».

Через супругу Макаренко познакомился и с другими украинскими большевиками, с которыми она жила в конце 20-х – начале 30-х годов в Харькове (в то время столица УССР) в жилищной общине. Наряду с «ответственным квартиросъёмщиком», тогдашним наркомом Рабоче-крестьянской инспекции Украины В.П. Затонским, членами «коммуны» (так они её назвали) были партийные работники, гос. служащие, юристы и инженеры. Макаренко бывал там в гостях, и именно им, по свидетельству дочери и сына репрессированного Затонского, он впервые читал рукопись начального варианта «Педагогической поэмы».

Знакомство с Г.С. Салько и её «партийной командой» всё больше вынуждало педагога-писателя задумываться о своём беспартийном статусе. Так, в письме от 27-28 апреля 1928 г. можно прочесть: «Плохо не то, что кто-то кричит и плюётся, а плохо, что я не могу защитить никаких позиций: у беспартийного человека позиций быть не может. Кроме того, где моя партия. Кругом такая шпана, что не стоит с нею и связываться». И спустя полтора года в другом письме (от 11-12 ноября 1929) к Г.С. Салько, которая тогда проходила курс лечения в санатории в Крыму, одновременно отдыхая и от насыщенной партийной жизни, он пишет: «…неужели ты не знала, что ничего мещанистее нашей интеллигенции нет на свете, и не было. Если мне когда-нибудь хотелось быть большевиком, то только тогда, когда у меня особенно развивалась ненависть к интеллигенции, и при этом специально к русской. Я умел видеть мещанина в самых героических бестиях. И если бы и Ваш большевизм не был создан той же мещанской интеллигенцией, то я обязательно сделался бы большевиком».

Но в тот момент Макаренко не мог знать о том, что «большевизм» жены находился в большой опасности. После возвращения в Харьков должна была произойти проверка её партийного статуса. Необходимо отметить, что данный вопрос стоял на повестке дня заседания апелляционной парттройки Харьковской окружной контрольной комиссии в конце апреля 1930 года, сразу же после окончания первого крупного процесса против украинской небольшевистской интеллигенции в Харькове – дело «СВУ». В связи с возникшими сложностями, Галина Стахиевна настоятельно потребовала от мужа прекращения его переписки с братом, что «влюблённый по уши» Антон сразу же безоговорочно выполнил. Переписка супругов данного «бурного» 30-ого года, отрывки которой в своё время приводил Балабанович, к сожалению, не сохранилась – жена её предусмотрительно уничтожила.

Чтобы покончить с таким обременяющим беспартийным положением, Макаренко, как свидетельствует Н.Э. Фере – бывший агроном колонии им. М. Горького, весной 1930 года предпринимает попытку вступить в ряды большевистской партии. В тот период, когда педагог-писатель, используя опыт агронома времён его пребывания в северокавказских совхозах, занимался созданием очерка «На гигантском фронте», Макаренко и Фере нанесли совместный визит в партбюро с просьбой о вступлении в КП(б)У. Однако их попытка стать коммунистами окончилась не так успешно: предложение о дополнительном визите на следующий день получил лишь агроном. Данный разочаровывающий итог послужил обоим друзьям поводом в последствии отказаться от навязчивой мысли о потери беспартийного положения. При этом, конечно, следует помнить о наличии серьёзного противоречия между Макаренко и Н.А. Скрыпником, руководителем Наркомпроса УССР, в ведении которого находилась педагогическая часть коммуны им. Ф.Э. Дзержинского.

Когда во второй половине 1933 г. происходит очередная проверка на партпригодность жены – тогда она работала преподавателем истории на рабфаке коммуны – помощь Макаренко состояла лишь в том, что он, для подготовки к данной процедуре, послал ей две книги: авторитетный «Очерк истории Коммунистической партии (большевиков) Украины» Н.Н. Попова и юбилейный сборник коммуны им. Ф.Э. Дзержинского «Второе рождение», и, по указанию руководителя парторганизации коммуны Касько, сам оплатил её членские взносы за три месяца. Об этом он осведомляет Галину Стахиевну в письме от 8 сентября 1933 г. Однако данные действия беспартийного мужа всё же не смогли предотвратить того, что она через несколько месяцев, «за неучастие в партжизни», была исключена из рядов компартии.

В этом же 1933 году «начпедчасти» Макаренко получил возможность вновь работать над «Педагогической поэмой», чему способствовали великодушный «грант» от Горького, а также сокращение его обязанностей по коммуне: «в виде большой перегрузки начпедчасти» совет командиров 16 января 1933 г. постановил, безусловно, по почину Макаренко, о введении дополнительной должности заведующего рабфака «Дзержинки». Данную должность, как известно, занял Е.С. Магура.

Первым читателем окончательного варианта «Поэмы» стал коллега Макаренко по руководству коммуной – начальник финансовой части К.С. Кононенко, которого, в уже цитированном сентябрьском письме, он не случайно называет «теперь мой первый друг». Следует помнить, что сам Макаренко, во время одного из своих выступлений, рассказывал о том, что «бухгалтер» коммуны случайно нашёл чемодан с рукописью данного произведения и таким образом стал её первым читателем… Речь идёт об опытном кооператоре, банкирском служащем, бывшем меньшевике (член Центральной рады и Киевской городской думы в 1917/18 г.), который в 1930 году за «саботаж коллективизации сельского хозяйства» получил 8 лет лишения свободы, но, вместо тюремного заключения в 1932 году был направлен «отбывать срок» в коммуну им. Ф.Э. Дзержинского. Там же, как вспоминает его сын Олег, Макаренко стал центром маленького круга единомышленников, которые открыто дискутировали и по политическим вопросам: об обстановке в СССР, положении интеллигенции, о том, остаться после октябрьского переворота в стране или, как брат Макаренко, уехать. Участниками этих «тайных сборищ» были беспартийные сотрудники коммуны, в том числе и двое «прощённых» бывших членов партии – Г.С. Салько и В.Н. Терский.

В Киеве, в разлуке с Константином Кононенко, педагог-писатель оказался в одиночестве. Вследствие этого свои мысли и наблюдения он был вынужден доверять записным книжкам. О проблеме политических репрессий, которая хорошо была знакома Макаренко, он отзывался крайне сдержанно. Данная тема являлась запретной для его литературной деятельности, поскольку он не принадлежал к числу писателей, которые пишут в стол.

Несколько дней спустя после речи Сталина на 1-м Всесоюзном совещании стахановцев с крылатыми словами: «Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее» (17 ноября 1935 г.) Макаренко в своей записной книжке отметил: «Тема. На небесах усмотрели: выпустили из виду, что всегда на рай не обращали внимания. Насколько хорошо и актуально устроен ад, настолько небрежно и халатно рай. Ассортимент радостей почти не был разработан. Переустройство рая – вот тема! Надо дать доступные пониманию удовольствия. Возлежать на лоне и лицезреть бога, кому это может понравиться?»

И через год, в связи с принятием сталинской Конституции на чрезвычайном 8-м съезде Советов СССР, Макаренко, присутствуя на собрании ленинградских писателей, делает такую запись, неслучайно-намеренно, очень красивым, церковно-славянским шрифтом: «Самочувствие человека в бесклассовом обществе. Это широчайшая тема. Отсутствие ощущения верхних давящих классов есть новая форма свободы, которая никем не показана. Есть новые виды гармонии людей, которые нужно показать. Это тем более должны сделать мы, потому что мы помним ещё другую свободу».

Неожиданной оказывается и такая пророческая запись (январь 1936 г.): «Из разговора. … Надо сравнивать не что есть и что было, а что есть и что было бы.

- Но мы не знаем, что было бы.

- Ну вот, значит невозможно никакое сравнение.

- … Эволюция темы.

В начале революции:

«Жизнь своё возьмёт». Это значило – рано или поздно уйдут большевики и вместо них будет какая-то жизнь, бюрократия что ли».

В.В. Кумарин, впервые обнародовавший отрывки из записных книжек Макаренко, вспоминает и такую заметку: «Ну, ладно, мы строим светлое будущее. Но разве стоит это будущее того, чтобы нынешнее поколение жило в нищете, било вшей, влачило жалкий образ жизни?» Данная запись, очевидно, была уничтожена Г.С. Макаренко – во всяком случае, она отсутствует в составе как московского, так и кременчугского архивных фондов, где сейчас хранятся записные книжки и дневники педагога-писателя.

В другой записи (от сентября 1935 г.) речь идёт о «техническом отношении к вопросу о вступлении в партию», что, несомненно, относится к самому автору. Там говорится: «Можно представить себе человека, который предан до отказа, но который не вступает в партию потому, что так удобнее работать». Так, неудивительно, что Макаренко – уже в Москве – отрицательно отзывался на желание жены восстановиться в партии. Этим поступком она, бесспорно, хотела уберечь сына, будущего инженера – авиастроителя, от бремени иметь мать, которая была исключена из партии, и отца, которого, в качестве близкого соратника тогдашнего наркома просвещения УССР Затонского, по всей вероятности, в «году большого террора» репрессировали, не говоря уже о стопроцентно беспартийном отчиме. По словам Галины Стахиевны, муж выразился так: «Солнышко, если ты вернёшься в этот колхоз, я повешусь». Правда, это не помешало ему, после получения ордена за заслуги в развитии советской литературы (но не педагогики!), в феврале 1939 года самому написать заявление о вступлении в «этот самый колхоз», именуемый ВКП(б). Что заставило его пойти на данный поступок, пока окончательно не ясно. По мнению Кумарина, он не мог не сделать этого, ввиду защиты своей жизни и своего дела. По-видимому, свою определённую роль сыграл поворот международной обстановки после Мюнхенского сговора, когда всё более очевидной становилась неизбежная война. Впрочем, после войны Галина Стахиевна вновь собиралась восстановить своё партийное членство. Об этом свидетельствует, среди прочего, книга «Краткого курса истории ВКП(б), 1945 года выпуска, с её пометками.

Примеры панегириков в адрес партии и её вождя – Сталина, с целью показа «политической бдительности», как известно, можно проследить в писательском творчестве Макаренко последних лет его жизни, начиная ещё в Киеве с откликов о первом московском процессе и сталинской Конституции. Так, в «Известиях» от 9 декабря 1936 г. можно прочесть, что будущий классик педагогики завидует «школьнику, который в каком-нибудь 2436 году будет читать первые страницы учебника истории, где будет написано: «История человечества делится на две части: до сталинской Конституции и после сталинской Конституции»…».

О том, что Макаренко успешно удавалось скрывать свои политические убеждения, свидетельствуют различные высказывания. Так, в октябре 1936 г. во время встречи с читателями «Педагогической поэмы», на вопрос о своей биографии и партийности, он отвечал шутя: «Я не член партии. Как-то так вышло, что некогда было мне входить (смех) и некогда было жениться. Я женился только в 40 лет, благодаря этим таким пацанам». Осторожные редакторы советских изданий собраний сочинений педагога-писателя, подобные шутливые высказывания, конечно, без колебания исключали из его творчества.

Макаренко вообще достаточно уверенно мог производить впечатление, что он является истинным приверженцем советского строя. Например, в записи заседания парткомиссии Союза советских писателей от 16 марта 1939 г., которая рассматривала его заявление о приёме в кандидаты ВКП(б), есть высказывание одного из рекомендующих, для которого очевидно являлось загадкой, почему авторитетная парторганизация московских писателей должна терять время на решение таких мелких самоочевидных вопросов. Этот литератор – П.А. Павленко – сказал: «У многих была уверенность в том, что т. Макаренко является коммунистом, а оказывается, что он беспартийный».

Спасибо за ваше внимание и терпение.

Текст данной статьи (к сожалению, с целым рядом опечаток) также размещён по адресу http://antonmakarenko.narod.ru/Poltava2002/materi/hilling.htm.

К перечню статей